**Глава 16. Рынок антиквариата**

У Толстяка было нефритовое украшение, переданное по наследству. Он всегда носил его с собой. Этот нефрит был подарен его отцу одним из командиров Северо-Западной полевой армии. В те времена командир вёл свои войска в Синьцзян и уничтожил банду в оазисе Ния. Это нефритовое изделие было при бандитском главаре — он всегда носил его при себе. Хотя это и называлось украшением, его форма была необычной: архаичной и странной. На нём были выгравированы какие-то хаотичные узоры, напоминающие то ли карту, то ли письмена — невозможно было понять, для чего оно на самом деле предназначалось.

Толстяк показывал мне этот нефрит много раз. В нашей семье раньше было немало антиквариата, и в детстве я часто слушал рассказы деда о драгоценных камнях и нефритовых изделиях. Однако ценность и возраст этого нефрита оставались для меня загадкой.

Толстяк хотел продать нефрит, чтобы раздобыть денег на бизнес, но я его остановил:

— Это же подарок твоего отца. Если можно не продавать, то лучше не продавай. Мы ещё не в таком отчаянном положении. В крайнем случае я попрошу денег у родни — моим старикам недавно подняли пенсию.

Мы заметили пустующее место у дороги и припарковали там свой трицикл. Рядом купили две миски лучжэнь хошао и съели их на обед.

Лучжэнь хошао — это суп из свиных субпродуктов, в котором плавают кусочки нарезанной лепёшки. Стоит он недорого, всего чуть больше юаня за миску, но сытный и дешёвый.

Я переборщил с перцем — глаза слезились, нос течёт, а язык так и горит. Я сидел, высовывая язык и тяжело дыша.

Толстяк, съев пару кусочков, сказал:

— Старина Ху, я хотел вывести тебя в люди, заработать денег, но не ожидал, что экономика по всей стране так оживётся. Ситуация не просто хорошая — она отличная! Когда я только начинал торговать с лотка, по всему Пекину и трёх продавцов кассет с популярными песнями не было. Извини, что втянул тебя в это. Твой отец перед выходом на пенсию был уже полковником, получал льготы как заместитель мэра. Тебе бы лучше вернуться и попросить своего старика устроить тебя на работу в госучреждение, а не мучиться со мной.

Я хлопнул Толстяка по животу и ответил:

— Брат, скажу тебе по душам: если бы я захотел, то мог бы в любой момент устроиться в госучреждение. Но я боюсь. Если я остановлюсь на одном месте, мои мысли будут только о погибших товарищах. Они стоят перед моими глазами, и от этой боли у меня сердце разрывается. Сейчас мы с тобой снуём туда-сюда, торгуем, хоть как-то отвлекаемся. Иначе я сойду с ума.

Много лет в армии, и ничего другого я не научился, кроме как поднимать боевой дух. Я утешал Толстяка: «Нам сейчас не так уж и плохо живётся, ведь у нас ещё есть лужу для еды. А помнишь, как я служил в Куэньлуньских горах — вот где было по-настоящему тяжело. Однажды, на Новый год, все тосковали по дому, многие новобранцы тайком плакали. Командир дивизии увидел это и решил подбодрить ребят — велел приготовить пельмени, чтобы хоть как-то разнообразить стол. Представляешь, какие это были пельмени? В Куэньлуне не было никаких овощей — они там дороже золота, а мяса было хоть завались. Так что пельмени были сплошь мясные, да ещё и сырые — из-за высоты вода не кипела как следует, и начинка внутри оставалась красной. Ты только представь, какой это был вкус! А я тогда съел штук семьдесят-восемьдесят — чуть не лопнул от обжорства. Так я проголодался за те годы, что всё сырое ел, просто с ума сойти. На следующий день меня отправили в госпиталь — живот стал как железный лист, ничего не переваривалось. Помнишь, как в «Красных скалах» говорится? Самые холодные ночи бывают перед рассветом победы. Наш бизнес не может вечно оставаться таким. Если кассеты не продаются, продадим что-нибудь другое. Как говорил председатель Мао: если на Лушань не пускают, пойдём на Цзинганшань. Если армия не идёт за мной, я найду Красную армию.»

Я включил магнитофон, и из двух больших динамиков полилась музыка. Магнитофон был старенький, звук хриплый, и даже самая красивая песня звучала как стук по разбитому тазу. Но нам с Толстяком это не мешало — всё равно это было лучше, чем если бы мы пели сами. После моей проникновенной речи Толстяк повеселел, стал пританцовывать в такт музыке, притоптывая ногами, и заорал во всё горло: «Подходите, смотрите! Оригинальные записи из Гонконга и Тайваня! Большая распродажа — отдаём за бесценок! Продаём в убыток себе, лишь бы выпить чаю!»

Прохожие и торговцы с соседних лотков уставились на нас с любопытством. Рядом с нами торговал антиквариатом мужчина, который подошёл поздороваться. Он улыбнулся, и в его рту блеснула золотая коронка. Золотой Зуб достал сигареты и угостил нас. Я взял сигарету и присвистнул: «Ого, недурственно! Американские, Marlboro.»

Золотой Зуб, прикуривая мне, сказал: «Господа, торговать популярной музыкой на рынке Паньцзяюань — это даже по всему Пекину редкость. Вы первые, кто на это способен.»

Я глубоко затянулся и выпустил две струи дыма через нос. Американские сигареты и правда крепкие. Подняв голову, я ответил Золотому Зубу: «Не стоит нас так превозносить. Мы с товарищем просто прячемся от налоговой, случайно сюда забрели, немного отдохнём и двинемся дальше.»

Оказалось, что мы с ним почти земляки. Золотой Зуб родом с острова Хайнань, раньше работал в Юньнани, а его отец был из тех, кто пришёл туда с освободительной армией во время похода на юг. Его семья — корни из Третьего полевого войска, и стоит только упомянуть, откуда родом и в каком полку или дивизии служили старшие, как сразу становится ясно, что связи у нас общие.

Однако отец Да Цзинья не был каким-то чиновником. Его отец был народным мастером по «обратному поиску» — так называли тех, кто занимался раскопками древних могил. Позже его забрали в армию Гоминьдана, и во время Сюй-Бэнской битвы, известной также как Хуайхайская кампания, его часть перешла на сторону Народно-освободительной армии. Сам он всю службу провёл поваром. На корейской войне он отморозил ноги, что оставило его инвалидом на всю жизнь. После начала политики реформ и открытости он переехал из Хайнаня в Пекин, где стал торговать антиквариатом и старинными безделушками.

Говорят, что лучше слушать, чем говорить. Он мог красиво рассказывать о «мастерах обратного поиска», но кто они на самом деле? Просто могильные воры. Другие этого не понимали, но меня с детства воспитывал мой дед, и он не раз рассказывал мне об этом.

Мастер сразу видит, что к чему. Задав более глубокий вопрос, я спросил Да Цзинья:

— Ваш отец в своё время был «поисковиком нефритовых изделий», не натыкался ли он на что-то серьёзное? («Большой цзунцзы» — это жаргонное выражение среди могильных воров. Подобно тому, как бандиты в горах не говорят напрямую о убийствах и поджогах, а используют свой сленг. «Цзунцзы» означает хорошо сохранившееся тело в гробнице, не тлеющее. «Большой цзунцзы» — это неприятность, например, упыри, злые духи и прочая нечисть. «Сухой цзунцзы» — когда от тела остались одни кости. А «мясной цзунцзы» — когда на теле много ценных вещей.)

Услышав это, Да Цзинья сразу же проникся ко мне глубоким уважением и настоял, чтобы я и Толстяк отправились с ним в район Донсы, отведать шашлыка из баранины и заодно поговорить. Мы собрали свои вещи и все втроём отправились в Донсы.