Глава 15. Петля (часть 1)

В густом переплетении голосов Толстяка и Ласточки я поспешно оттолкнул от себя висевшую перед грудью мертвую ногу, попытался отодвинуться назад, но неожиданно почувствовал, как за спиной закачалось ещё одно безжизненное тело. От моего толчка оно раскачалось, и сверху послышался скрип грубой пеньковой верёвки, трущейся о дерево. В темноте невозможно было понять, сколько ещё висельников окружает нас. Мне ничего не оставалось, кроме как снова прижаться к земле, но я всё равно ощущал, как над головой, словно маятники, медленно раскачиваются пары обутых в валенки ног.

Я уже покрылся холодным потом. После падения с каменных ступеней не мог вспомнить, куда делся мой рюкзак. В кромешной тьме искать его было бесполезно, поэтому я поспешно обратился к Ласточке:

— Ласточка, зажги свет! Надо понять, куда мы угодили.

В окрестностях лесопилки нельзя было даже упоминать слово «огонь», да и любые слова с корнем «огонь» были под запретом: ни «зажечь», ни «свеча» произносить нельзя. Если уж требовалось сказать что-то вроде «зажечь свет», следовало использовать выражение «дать света». Это было не суеверие, а своего рода табу, подобно тому, как пожарные службы всегда называются «противопожарными», а не «тушащими огонь».

Ласточка, свалившись с лестницы, была оглушена и слегка ошарашена. Услышав мой призыв «дать света», она наконец-то пришла в себя, достала сосновую свечу и зажгла её. Хотя в этом подземелье воздух циркулировал, он всё ещё был насыщен едким, щиплющим глаза газом. То, что свеча вообще загорелась, уже было чудом. Тусклый, зеленоватый и холодный свет едва пробивался сквозь густую пелену, а примеси в воздухе рассеивали его так сильно, что освещение было не ярче блуждающих огоньков. Даже квадратный метр пространства оставался в полумраке.

В мерцающем свете свечи я отчаянно пытался разглядеть, не висит ли над головой ещё кто-нибудь. Но то ли свет был слишком слаб, то ли после падения у меня ещё кружилась голова, перед глазами будто внезапно натянули тонкую вуаль. Сколько бы я ни щурился, ничего не получалось разглядеть. Едва различимый свет свечи казался зелёным, туманным и колеблющимся, то приближающимся, то удаляющимся.

Я интенсивно потёр глаза, но зрение так и не прояснилось. Однако я услышал за светом тихий, едва различимый голос, словно кто-то шептал мне что-то. Меня охватило любопытство: кто это говорит? Толстяк и Ласточка всегда говорили громко и уверенно, а этот голос был еле слышным. Я не мог ни разглядеть, ни расслышать, но в человеке заложено подсознательное стремление — чем труднее что-то услышать, тем сильнее желание разобрать слова. Я вытянул шею, пытаясь подобраться поближе.

Когда я передвинул тело, внутри меня внезапно пронзил ледяной холод, и я смутно почувствовал, что что-то здесь не так. Хотя я ещё не понимал, в чём именно проблема, но мерцающий свет перед глазами показался мне странно знакомым. Казалось, приближаться к этой зловещей сосновой свече опасно. Мой разум кричал мне об опасности, но непреодолимое желание подойти ближе к зелёному пламени свечи полностью заглушало этот голос. Я продолжал двигаться вперёд, почти против своей воли, и расстояние между мной и пугающим зелёным светом сокращалось с каждой секундой.

Только что я явно ощупывал ноги повешенного, обутого в валенки, но как только загорелась свеча, труп, а также Янцзы и Толстяк словно растворились в воздухе. Остался лишь одинокий, колеблющийся огонёк свечи. Вдруг меня осенило: повешенные духи ищут замену, заманивая людей в смертельную петлю. Зелёное сияние было уже совсем близко, и я попытался отпрянуть, но тело моё словно окаменело, не слушаясь команд. Только голова и шея ещё подчинялись мне. Из последних сил, движимый инстинктом самосохранения, я изо всех сил дунул на зелёное пламя сосновой свечи.

Зелёный призрачный огонь погас, и подземелье внезапно озарилось светом, а удушливый смрад исчез. Опустив взгляд, я увидел, что стою на краю земляной лежанки, а мои руки тянутся к грубой пеньковой петле, пытаясь накинуть её на собственную шею. Проклиная свою неудачу, я поспешно отбросил верёвку в сторону.

Не успев ещё осознать, где нахожусь, я заметил, что Толстяк и Янцзы стоят рядом со мной. Их глаза безжизненно уставились на свисающую с потолка петлю, и они, казалось, готовы были накинуть её на свои шеи. Янцзы всё ещё держала в руке зажжённую сосновую свечу, но пламя теперь было обычного цвета. Я быстро выхватил у неё свечу и стянул петли с их шеи. Оба резко кашлянули, возвращаясь из своего оцепенения.

Не успевая обдумать только что пережитый кошмар, я огляделся. Мы находились в маленькой комнатке с лежанкой в глубине подземелья. Падая с каменных ступенек, мы свалились в кучу, а потом, полусонные, забрались на лежанку, едва не повесившись на верёвках, свисающих с потолка. Это подземелье было размером с обычную крестьянскую избу, сухое и ухоженное: здесь были печь, подставка и лежанка, как в обычном сельском доме. На потолочных балках висело множество грубых пеньковых верёвок с петлями, укреплёнными шёлковыми нитями и медной проволокой, что предотвращало их гниение и разрыв со временем.

Среди бесчисленных верёвок висели четыре мужских трупа. Холодный воздух подземелья высосал из них всю влагу, и теперь четверо «старых повешенных» вытаращили глаза и высовывали языки. Их фиолетовая, сморщенная кожа придавала лицам ещё более ужасающее выражение. Долгое пребывание в петле растянуло их шеи до невероятной длины.

Ласточка смертельно боялась призраков — будь то горные, водяные или удавленники. При тусклом, дрожащем свете сосновой свечи, увидев четырёх жутких «стариков-удавленников», она в ужасе закрыла лицо руками. Я и Толстяк тоже долго не могли вымолвить ни слова. Встретить удавленников — это уж точно самая чёрная полоса в жизни.

Я заметил на краю лежанки медную масляную лампу, в которой ещё оставалось немного соснового масла. Зажег её от нашей свечи, и в комнате сразу стало светлее. Подняв лампу, я осветил угол — перед нами висели четыре мужских трупа. Все они были одеты одинаково: чёрные рубахи, чёрные брюки, чёрные туфли, даже головные уборы были чёрными. Только пояса, носки и кисти на шапках ярко выделялись — алым, насыщенным цветом, напоминающим свиную кровь. Не знаю, что означал этот наряд, но, судя по всему, он не был слишком старым — года эдак тридцать назад такую одежду носили. Видимо, именно эти люди и раскапывали погребённое под землёй святилище Жёлтого Бессмертного, но так и не смогли выбраться обратно. Мы едва не повторили их судьбу, сами напролом лезя в петлю. Если бы я не задул тот призрачный огонь, сейчас здесь уже висело бы на три трупа больше. В народе говорят, что удавленники не могут переродиться, пока не обманом не заставят живого человека последовать их примеру. Неужели мы чуть не попали под их чары?

Толстяк, наконец, пришёл в себя и, указывая на четырёх «стариков-удавленников», начал неистово ругаться, едва не став их жертвой. От одной мысли об этом у него зубы сводило. В углу подземелья стоял кувшин с ламповым маслом, и Толстяк, не переставая ругаться, принялся готовиться облить удавленников маслом и поджечь их, устроив им «небесный фонарь».

Я подумал, что сжечь их — неплохая идея, чтобы они не могли больше вредить живым. Но, едва поднявшись, заметил в стене узкую щель. Она была не от времени — её специально оставили. Оказалось, что за этой стеной есть ещё пространство, просто отгороженное земляной перегородкой, которую в полумраке не сразу заметишь. И в этой щели, из-за стены, на нас пристально смотрели два зелёных, тускло светящихся огонька.